Глядя на лошадиные морды и лица людей,
на безбрежный живой поток, поднятый
моей волей и мчащийся в никуда по багровой
закатной степи, я часто думаю: где Я в этом потоке?
Чингиз Хан
Эпиграф к роману В. Пелевина «Чапаев и Пустота».
Виктор Пелевин
Великолепный современный русский писатель-философ, личность сложная и загадочная.
Настолько загадочная, что однажды возникло предположение, будто он — фигура вымышленная, в реальной жизни не существующая, а его книги написаны компьютером.
Всё это ерунда, конечно. Виктор Пелевин есть, он много и интересно пишет, его книги и статьи — всегда в центре публичного внимания, хотя оцениваются неоднозначно.
Я не отношусь к восторженным поклонникам творчества Пелевина, многого в нём не понимаю и не принимаю, но то, что понимаю и принимаю, поражает меня своей мудростью, небанальностью.
Без Пелевина было бы скучно.
И ещё Пелевина знают во всём мире. Сегодня именно он — один из самых ярких представителей русской словесности за пределами России. Это из немецкой Википедии:
Wiktor Olegowitsch Pelewin ist ein russischer Schriftsteller. Er lebt zurzeit in Moskau und gilt als einer der wichtigsten und meistgelesenen lebenden Erz?hler Russlands. Er beschreibt in seinen Romanen und Erz?hlungen modernes russisches Zeitgeschehen aus einer ungew?hnlichen surrealistischen und mystischen Perspektive. In letzter Zeit wurde Pelewin auch international bekannt, vor allem durch seine Romane Omon hinterm Mond (russisch Омон Ра und Generation P (russisch Generation «П»).
Перевожу:
Виктор Олегович Пелевин — русский писатель. В настоящее время он проживает в Москве и считается одним из самых значительных и известных ныне здравствующих прозаиков России. В своих романах и рассказах он описывает события российской действительности c позиций парадоксального сюрреализма и мистицизма. В последнее время Пелевин получил признание и на мировом уровне, в основном, благодаря романам «Омон Ра» (нем. Omon hinterm Mond — «Омон за Луной») и «Generation «П»»(нем. Generation P).
Несколько подробностей о Викторе Пелевине:
Родился: 22 ноября 1962 года в Москве.
Образование: после школы поступил в Московский энергетический институт (факультет электрооборудования и автоматизации промышленности и транспорта), который с отличием закончил в 1985 году. В марте 1987 сдал экзамены в аспирантуру и начал работать над проектом электропривода городского троллейбуса с асинхронным двигателем, но не завершил его. Летом 1988 года поступил на заочное отделение Литературного института, но в апреле 1991 года был изгнан из него «за отрыв от института».
Первое произведение: сказочка «Колдун Игнат и люди» (1989).
Дебютный сборник: сборник «Синий фонарь» поначалу не был замечен критиками. Однако после ажиотажа, вызванного появлением в журнале «Знамя» романа «Омон Ра» (1992), «Синий фонарь» получил Малую Букеровскую премию как лучший сборник рассказов 1992 года, а через год — премии «Интерпресскон» и «Бронзовая улитка».
Первая крупная публикация: роман «Омон Ра» (1992), который сразу сделал имя Виктора Пелевина одним из ключевых в современной российской литературе.
Литературные награды: очень много всяких.
Творческое направление: как считают критики, творчество Пелевина находится на стыке постмодернистской прозы и эзотерической традиции, но условно может быть отнесено к сатирической научной фантастике и фэнтези.
Основное содержание произведений: описание состояний сознания, восходящее к мотивам западноевропейской трансцендентальной философии, буддизму и магическому учению Карлоса Кастанеды. Реалии окружающего мира интересуют писателя только как фон для отображения духовности человека.
Стиль: микс, скольжение по временам и эпохам, быстрая смена событий, фантасмагория, эксцентризм, интеллектуальная насыщенность.
Пелевин о себе (из интервью):
1. Я делаю то, что мне хочется.
2. У меня нет домашних животных.
3. У меня нет вкусов. То, что мне нравится в литературе, музыке и кино, нравится мне не потому, что подчиняется каким-то принципам или правилам, которые можно было бы сформулировать в качестве моих предпочтений. Это происходит непредсказуемо и по непонятной мне самому причине.
4. У меня нет никакой воли, которую я ощущал бы непосредственно, как язык или руку. Воля — это интерпретация, а свобода воли — это интерпретация интерпретации. На самом деле, ничего подобного не существует.
5. Я не курю и не пью и считаю, что в химию мозга не следует вмешиваться напрямую, во всяком случае, на постоянной основе. Это ведёт только к зависимости от химикатов и не решает ни одной человеческой проблемы.
6. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы мои книги читали в школе. Но я предпочёл бы, чтобы это делали под партой, а не под плёткой…
Это сказал Виктор Пелевин:
Хочется надеяться, что приведенные ниже цитаты не «блестят, как перила».
— В последнее время я заметил, — сказал Митя, — что от частого употребления некоторые цитаты блестят, как перила. «Жизнь насекомых».
Борьба идей — это такая область, где нельзя останавливаться ни на секунду. «Омон Ра».
Вера, которую не разделяет никто, называется шизофренией. «Generation «П».
Для бегства нужно твёрдо знать не то, куда бежишь, а откуда. «Чапаев и Пустота».
Когда не думаешь, многое становится ясно. «Generation «П».
Не мы с вами выбираем время, в которое живём, — время выбирает нас. «Омон Ра».
Ничто так не выдаёт принадлежность человека к низшим классам общества, как способность разбираться в дорогих часах и автомобилях. «Generation «П».
Помню, как я глядел на часы, удивляясь, до чего же медленно песчинки скатываются вниз сквозь стеклянное горло, пока не понял, что это происходит из-за того, что каждая песчинка обладает собственной волей, и ни одна не хочет падать вниз, потому что для них это равносильно смерти. И вместе с тем для них это было неизбежно; а тот и этот свет, думал я, очень похожи на эти часы: когда все живые умрут в одном направлении, реальность переворачивается и они оживают, то есть начинают умирать в другом. «Омон Ра».
Реальность —
это оксюморон из одного слова. Считается, что это нечто, существующее на самом деле, в отличие от умозрительных идей. Но в действительности реальность как раз и является идеей, существующей исключительно в уме, то есть она нереальна. Этимологически «реальность» восходит к латинскому «res» — вещь, но в физическом мире нигде нет такой вещи, которая называлась бы реальностью, поэтому это слово как бы издевается само над собой. (Из интервью).
Смайлик — это визуальный дезодорант. Его обычно ставят, когда юзеру кажется, что от него плохо пахнет. И он хочет гарантированно пахнуть хорошо. «Empire «V». Повесть о настоящем сверхчеловеке».
Ценность книги определяется не тем, сколько человек её прочтёт. У величайших книг мало читателей, потому что их чтение требует усилия. Но именно из-за этого усилия и рождается эстетический эффект. Литературный фаст-фуд никогда не подарит тебе ничего подобного. «Священная книга оборотня».
— Что меня всегда поражало, — сказал он, — так это звёздное небо под ногами и Иммануил Кант внутри нас.
— Я, Василий Иванович, совершенно не понимаю, как это человеку, который путает Канта с Шопенгауэром, доверили командовать дивизией. «Чапаев и Пустота».
Ярлыки могут быть любыми. Когда вы подкидываете монету, все её перемещения в воздухе обусловлены механическими причинами, в которых нет ничего случайного. Но с практической точки зрения выпадение орла или решки — случайность. Поэтому можно сказать, что все случайности закономерны, а все закономерности случайны. Происходит то, что происходит, а мы наклеиваем на это ярлыки «случайность», «закономерность». (Из интервью).
Стихотворение из романа «Чапаев и пустота»:
«Наконец, всё было готово; я спрятал исписанный лист в карман гимнастёрки и уже хотел отправиться назад, как вдруг ощутил, что то крохотное усилие, которое я сделал, чтобы написать этот стишок для ткачей, разбудило во мне давно уже спавшую творческую силу; невидимое крыло 0простёрлось над моей головой, и всё абсолютно сделалось неважным. Я вспомнил о смерти Государя (эту мрачную весть принёс с собой Фурманов), и на белое пространство листа сам собой потёк чистый, пронизанный сквозными рифмами анапест, который теперь казался мне невозможным эхом минувшего:
Два матроса в лесу
Обращаются к ветру и сумраку,
Рассекают листву
Тёмной кожей широких плечей.
Их сердца далеко,
Под ремнями, патронными сумками,
А их ноги, как сваи,
Спускаются в сточный ручей.
Император устал.
Ведь дорога от леса до города —
Это локтем под дых
И ещё на колене ушиб,
Чьи-то лица в кустах,
Санитары, плюющие в бороду,
И другие плоды
Разложения русской души.
Он не слышит ни клятв,
Ни фальшивых советов зажмуриться,
Ни их «…б твою мать»,
Ни как бьётся о землю приклад —
Император прощается
С лесом, закатом и улицей,
И ему наплевать
На всё то, что о нём говорят.
Он им крикнет с пенька:
«In the midst of this stillness and sorrow,
In these days of distrust
May be all can be changed — who can tell?
Who can tell what will come
To replace our visions tomorrow And to judge our past?»*
Вверх Вот теперь я сказал, что хотел».
То, что император говорил по-английски, совершенно не казалось мне удивительным. Ещё не хватало, чтобы перед смертью (или, может быть, чем-то ещё — я так и не понял этого сам) он стал бы изъясняться на языке, осквернённом декретами Совнаркома».
* «Среди этой неподвижности и грусти, в эти дни недоверия, быть может, всё изменится — как знать? Как знать, что придёт на смену тому, во что мы верим, чтобы судить наше прошлое?» (англ.).
Ваша Милена Апт, Libelle, Стрекоза